В название конференции, где я участвовал, был вынесен вопрос «Почему демократия наиболее надежный способ решения конфликтов?» Вопрос уже содержал ответ - демократия уже априори признавалась способной успешно решать конфликты, требовалось только выяснить «почему?». Но так ли это, или, по крайней мере, настолько ли это очевидно, что не стоит этот вопрос специально обсуждать?
Есть ещё одна сторона этого вопроса, которая имеет непосредственное отношение к нам, современным азербайджанцам. Хотим мы этого или не хотим, но под «конфликтом» мы, прежде всего, подразумеваем «карабахский конфликт». Поэтому вопрос, вынесенный в название конференции, обретает для нас не отвлечённый, не теоретический, а вполне конкретный смысл: «можно ли сказать, что демократия наиболее надёжный способ решения карабахского конфликта?» И только при утвердительном ответе, приходится отвечать на вопрос «почему?» и далее, «что понимается под решением конфликта?»
На мой взгляд (такой точки зрения придерживались многие участники конференции) было бы ошибочным напрямую связывать демократию и разрешение конфликтов. Есть достаточно примеров, когда демократия не становится определяющим фактором в решении конфликтов, в частности, связанных с сепаратизмом. Можно привести и обратные примеры, когда те или иные конфликты удаётся разрешить без построения демократического общества.
И всё-таки рискну предположить, что и в нашем случае, и во многих других случаях, успешное разрешение конфликтов, проходит именно через демократию. Здесь нет простой арифметической пропорции, «А» не обязательно предполагает «В», каждый шаг демократического развития вынуждает решать множество новых и новых проблем, но при всём при том, вектор разрешения конфликта во многом связан с вектором демократического развития. Коснусь только некоторых аспектов этой сложной темы.
АСПЕКТ 1
Только вектор демократического развития может позволить избавиться от некоторых мифов, которые укоренены в нашем сознании и успешно эксплуатируются нашей властью. Что я имею в виду?
В обыденном сознании распространено представление о том, что главной причиной нашего поражения, является отсутствие единства. Миф на то и миф, что он представляется настолько ясным и убедительным, что нет необходимости его додумывать или анализировать. Как осуществить подобное «единство», которое только и может привести к «победе»? Естественно, с помощью милитаризации всей страны, под лозунгом «всё для победы, всё во имя победы». И, соответственно, мобилизации всего населения, скажем, от 18 до 60, а ещё лучше от 16 до 70. Столь же ясной и убедительной должна быть идеология подобного единства: «Родина», «патриотизм», «враг». А тех, кто не вписывается в это триединство, следует заклеймить как «предателей» или «внутренних врагов» (об этом, правда, вслух не принято говорить). Любому здравомыслящему человеку понятно, что подобную модель в реалиях современного мира осуществить невозможно. Но мы продолжаем подобные заклинания, которые обретают у нас характер невроза. Не исключаю, что даже наши радикалы, которые шумно протестуют по поводу и без повода, отдают себе отчёт в утопичности подобной милитаристской модели.
Меня всегда удивляло, насколько живучим оказался советский опыт, даже для поколения, которое родилось после распада СССР. Может быть, всё дело в том, что в Советском Союзе был осуществлен гигантский (чудовищный) эксперимент по созданию социально однородного общества. Конечно, подавить до конца «человеческое в человеке» невозможно, но у советского человека надолго отбили охоту объединяться в группы по интересам или по культурным и социальным ценностям (т.н. референтные группы). Советский человек должен был стать «винтиком» в общем механизме (вот где корни пресловутого единства, просто «советское» механически заменили «этническим»), должен был постоянно жертвовать собственными интересами во имя общих целей.
Во имя тех же общих целей необходимо было обожествлять руководителя страны, и признать правомерность репрессий тех, кого называли «врагами народа» (позже, когда эти факты были обнародованы, советские люди не могли поверить, что их количество исчислялось миллионами). Войну следовало назвать «Отечественной», но по существу Родина и народ идентифицировались с вождем, с генералиссимусом, во имя которого должны были отдавать свои жизни советские люди (позже, те же советские люди не могли поверить в бесчеловечность отношения к собственному народу в период «Отечественной войны», и в цифры, которыми исчислялась «победа»).
Теперь мы знаем, как много было тогда «мифоохмурения» (остроумное выражение Льва Аннинского), но, тем не менее, продолжаем наступать на те же грабли. Нам по-прежнему кажется, что если у нас будет «единство» (одноклеточных?!), если на время мы забудем о внутренних проблемах (наверно, имеется в виду, забыть о Конституции, демократических свободах, и прочих сантиментах), объединимся (подчинимся) вокруг Верховного Главнокомандующего, победа придёт незамедлительно.
Может возникнуть вопрос, а какое отношение ко всем этим «мифоохмурениям» имеет демократия? Как же соотносятся демократия и разрешение конфликтов? Наконец, почему демократия наиболее надёжный способ решения конфликтов? Отвечая на эти вопросы, мы перейдём ко второму аспекту нашей сложной темы
АСПЕКТ 2
Итак, мы должны констатировать, что слабость нашего общества во-многом проявляется в том, что оно до сих пор не смогло преодолеть социальную однородность, унаследованную от советского прошлого. Мы постепенно стали прозревать, мы больше не обожествляем власть (хотя сама власть продолжает ту же идеологию «вождизма»), мы возмущаемся не только на кухне, как в советские времена, но открыто, смело, говорим и, даже, пишем, о нашем несогласии. Но наше общество по-прежнему остаётся безликим, поскольку не верит в собственные возможности и преувеличивает силу власти. Предпочитает ворчать, а не действовать.
Позволю себе несколько пространную цитату из книжки Вацлава Гавела «Сила бессильных» (напомню, книга переведена на азербайджанский язык и издана тиражом в 500 экземпляров):
«Между интенциями (стремление, намерение – Р.Б.) посттоталитарной системы (к которой следует отнести и нашу страну - Р.Б.) и интенциями жизни, зияет пропасть: в то время, как жизнь органично тяготеет к плюрализму и многокрасочности, к независимости самоопределения и самоорганизации (курсив мой – Р.Б.). Короче говоря, к реализации своей свободы, посттоталитарная система, наоборот, требует монолитности, единообразия дисциплины, в то время, как жизнь стремится создавать всё новые и новые невероятные «структуры», посттоталитарная система навязывает ей «самые невероятные состояния»…Человеку эта система служит лишь в той степени, в которой это необходимо для того, чтобы человек служил ей. Она прикасается к нему, предварительно надев идеологические перчатки. А посему, жизнь в системе насквозь проросла лицемерием и ложью, власть бюрократии называется властью народа; повсеместное унижение человека выдаётся за его окончательное освобождение; изоляция от информации называется её доступностью; правительственное манипулирование органами общественного контроля власти и правительственный произвол – соблюдением законности; подавление культуры – её развитием; отсутствие свободы слова – за высшую форму свободы; избирательный фарс – за высшую форму демократии... Власть находится в плену у собственной лжи, поэтому и прибегает к фальши. Фальсифицирует прошлое. Фальсифицирует настоящее и фальсифицирует будущее. Подтасовывает статистические данные. Делает вид, будто бы у неё нет всесильного и способного на всё полицейского аппарата. Притворяется, что уважает права человека. Притворяется, что ни в чём не притворяется».
Теперь можно сказать, что у нас не хватает организованности и воли, чтобы противостоять власти. Наша главная беда в том, что мы совершенно не верим в «силу бессильных», мы уверены - от нас ничего не зависит, и мы не в состоянии ничего сделать, что всё решается без нас и далеко от нас (старший брат был далеко в Москве, теперь находится ещё дальше, в Вашингтоне), мы можем только вспыхивать, возбуждаться, наполняться негодованием, чтобы столь же быстро гаснуть, впадать в апатию и равнодушие (время от времени подобное и происходит с Карабахским конфликтом).
Мы, с одной стороны, должны научиться объединяться в т.н. референтные группы. Иначе говоря, научиться к независимости самоопределения и самоорганизации, т.е. к реализации собственной свободы. Конечно, у нас есть множество НПО, и я не стал бы недооценивать их значение в нашем гражданском обществе. Но, признаемся, они, в значительной степени, зависимы от грантов и, нередко, существуют только номинально. Добавлю, и социальные сети, о которых писал в предыдущей статьей. Хотя они и не стали пока реальной общественной силой, её количественный рост с одной стороны, независимость самоопределения и самоорганизации с другой, позволяют надеяться, что это вопрос времени.
С другой стороны, мы должны освободиться от пропагандистского зомбирования (как исходящего от власти, бряцающей суммами военного бюджета, так и исходящего от радикальных националистов) и научиться вдумчиво, обязательно с доверием к мнению элиты, обсуждать Карабахскую проблему. Только тогда, когда мы выясним, что мы в действительности хотим, насколько способны отстаивать собственные позиции, что можем предложить противнику (дефиниция «враг» только возбуждает и тем самым обманывает), насколько хватит терпения и последовательности в разъяснении разумности нашей позиции (разумность должна заключаться не в предъявления ультиматума, а в понимании того, что существуют взаимные и региональные интересы, поскольку мир давно не состоит из изолированных стран), мы будем способны принять ответственное решение по Карабаху.
Так вот, резюмируя всё вышесказанное, зададим вопрос, если мы преодолеем «синдром бессильности», если научимся объединяться в т.н. референтные группы, если научимся публично обсуждать наиболее важные стратегические задачи, мы станем сильнее или слабее? И если согласится, что станем сильнее, разве это непосредственно не зависит от нашей способности построить демократическое общество?
Оставляю читателям самим ответить на вопрос «почему демократия наиболее надёжный способ разрешения конфликтов?». В том числе, конфликтов сепаратистских.
P.S. В заключении, об одном случае, который произошёл с моим другом в Бакинском метрополитене. Он входил на станцию с банной сумкой, на входе полицейский остановил его, услышал сигнал своего «металломскателя» и предложил проверить содержимое сумки. Друг согласился, только с условием, что полицейский пригласит двух понятых и только тогда проверит содержимое сумки. При этом, добавил, что если в сумке не окажется ничего металлического, он оставляет за собой право, пожаловаться в вышестоящие органы.
Полицейский явно растерялся, стушевался, и со словами «xətalı adama oxşayırsan» (ты похож на опасного человека), не проверив содержимое сумки, пропустил его на станцию.
Невольно напрашивается вывод, что наши полицейские не связываются с «опасными» людьми, они их сами остерегаются. Но тогда для чего они сидят там годами? Только для нашего устрашения? Давайте же подсчитаем, во сколько обходится подобное «устрашение». У нас 23 станций метрополитена. Практически у всех станций, два входа и выхода, на каждом входе и выходе сидят по 2-3 человека, их зарплата не менее 500 манат. Итого, порядка 25-30 тысяч манат мы ежемесячно выбрасываем на ветер.
Впрочем, что такое эти 25-30 тысяч, мы выбрасываем на ветер миллионы и миллионы.
Наверно для «мифоохмурения», то ли своих, то ли чужих.
Может возникнуть вопрос, а какое это имеет отношение к демократии? Самое прямое. Как только мы мечтаем об абстрактном единстве всех, независимо от интересов каждого, мы невольно допускаем, что этим единством управляет государство в лице власти. Мы допускаем, что мы никто, а власть – всё.
Статья отражает точку зрения автора
Есть ещё одна сторона этого вопроса, которая имеет непосредственное отношение к нам, современным азербайджанцам. Хотим мы этого или не хотим, но под «конфликтом» мы, прежде всего, подразумеваем «карабахский конфликт». Поэтому вопрос, вынесенный в название конференции, обретает для нас не отвлечённый, не теоретический, а вполне конкретный смысл: «можно ли сказать, что демократия наиболее надёжный способ решения карабахского конфликта?» И только при утвердительном ответе, приходится отвечать на вопрос «почему?» и далее, «что понимается под решением конфликта?»
На мой взгляд (такой точки зрения придерживались многие участники конференции) было бы ошибочным напрямую связывать демократию и разрешение конфликтов. Есть достаточно примеров, когда демократия не становится определяющим фактором в решении конфликтов, в частности, связанных с сепаратизмом. Можно привести и обратные примеры, когда те или иные конфликты удаётся разрешить без построения демократического общества.
И всё-таки рискну предположить, что и в нашем случае, и во многих других случаях, успешное разрешение конфликтов, проходит именно через демократию. Здесь нет простой арифметической пропорции, «А» не обязательно предполагает «В», каждый шаг демократического развития вынуждает решать множество новых и новых проблем, но при всём при том, вектор разрешения конфликта во многом связан с вектором демократического развития. Коснусь только некоторых аспектов этой сложной темы.
АСПЕКТ 1
Только вектор демократического развития может позволить избавиться от некоторых мифов, которые укоренены в нашем сознании и успешно эксплуатируются нашей властью. Что я имею в виду?
В обыденном сознании распространено представление о том, что главной причиной нашего поражения, является отсутствие единства. Миф на то и миф, что он представляется настолько ясным и убедительным, что нет необходимости его додумывать или анализировать. Как осуществить подобное «единство», которое только и может привести к «победе»? Естественно, с помощью милитаризации всей страны, под лозунгом «всё для победы, всё во имя победы». И, соответственно, мобилизации всего населения, скажем, от 18 до 60, а ещё лучше от 16 до 70. Столь же ясной и убедительной должна быть идеология подобного единства: «Родина», «патриотизм», «враг». А тех, кто не вписывается в это триединство, следует заклеймить как «предателей» или «внутренних врагов» (об этом, правда, вслух не принято говорить). Любому здравомыслящему человеку понятно, что подобную модель в реалиях современного мира осуществить невозможно. Но мы продолжаем подобные заклинания, которые обретают у нас характер невроза. Не исключаю, что даже наши радикалы, которые шумно протестуют по поводу и без повода, отдают себе отчёт в утопичности подобной милитаристской модели.
Меня всегда удивляло, насколько живучим оказался советский опыт, даже для поколения, которое родилось после распада СССР. Может быть, всё дело в том, что в Советском Союзе был осуществлен гигантский (чудовищный) эксперимент по созданию социально однородного общества. Конечно, подавить до конца «человеческое в человеке» невозможно, но у советского человека надолго отбили охоту объединяться в группы по интересам или по культурным и социальным ценностям (т.н. референтные группы). Советский человек должен был стать «винтиком» в общем механизме (вот где корни пресловутого единства, просто «советское» механически заменили «этническим»), должен был постоянно жертвовать собственными интересами во имя общих целей.
Во имя тех же общих целей необходимо было обожествлять руководителя страны, и признать правомерность репрессий тех, кого называли «врагами народа» (позже, когда эти факты были обнародованы, советские люди не могли поверить, что их количество исчислялось миллионами). Войну следовало назвать «Отечественной», но по существу Родина и народ идентифицировались с вождем, с генералиссимусом, во имя которого должны были отдавать свои жизни советские люди (позже, те же советские люди не могли поверить в бесчеловечность отношения к собственному народу в период «Отечественной войны», и в цифры, которыми исчислялась «победа»).
Теперь мы знаем, как много было тогда «мифоохмурения» (остроумное выражение Льва Аннинского), но, тем не менее, продолжаем наступать на те же грабли. Нам по-прежнему кажется, что если у нас будет «единство» (одноклеточных?!), если на время мы забудем о внутренних проблемах (наверно, имеется в виду, забыть о Конституции, демократических свободах, и прочих сантиментах), объединимся (подчинимся) вокруг Верховного Главнокомандующего, победа придёт незамедлительно.
Может возникнуть вопрос, а какое отношение ко всем этим «мифоохмурениям» имеет демократия? Как же соотносятся демократия и разрешение конфликтов? Наконец, почему демократия наиболее надёжный способ решения конфликтов? Отвечая на эти вопросы, мы перейдём ко второму аспекту нашей сложной темы
АСПЕКТ 2
Итак, мы должны констатировать, что слабость нашего общества во-многом проявляется в том, что оно до сих пор не смогло преодолеть социальную однородность, унаследованную от советского прошлого. Мы постепенно стали прозревать, мы больше не обожествляем власть (хотя сама власть продолжает ту же идеологию «вождизма»), мы возмущаемся не только на кухне, как в советские времена, но открыто, смело, говорим и, даже, пишем, о нашем несогласии. Но наше общество по-прежнему остаётся безликим, поскольку не верит в собственные возможности и преувеличивает силу власти. Предпочитает ворчать, а не действовать.
Позволю себе несколько пространную цитату из книжки Вацлава Гавела «Сила бессильных» (напомню, книга переведена на азербайджанский язык и издана тиражом в 500 экземпляров):
«Между интенциями (стремление, намерение – Р.Б.) посттоталитарной системы (к которой следует отнести и нашу страну - Р.Б.) и интенциями жизни, зияет пропасть: в то время, как жизнь органично тяготеет к плюрализму и многокрасочности, к независимости самоопределения и самоорганизации (курсив мой – Р.Б.). Короче говоря, к реализации своей свободы, посттоталитарная система, наоборот, требует монолитности, единообразия дисциплины, в то время, как жизнь стремится создавать всё новые и новые невероятные «структуры», посттоталитарная система навязывает ей «самые невероятные состояния»…Человеку эта система служит лишь в той степени, в которой это необходимо для того, чтобы человек служил ей. Она прикасается к нему, предварительно надев идеологические перчатки. А посему, жизнь в системе насквозь проросла лицемерием и ложью, власть бюрократии называется властью народа; повсеместное унижение человека выдаётся за его окончательное освобождение; изоляция от информации называется её доступностью; правительственное манипулирование органами общественного контроля власти и правительственный произвол – соблюдением законности; подавление культуры – её развитием; отсутствие свободы слова – за высшую форму свободы; избирательный фарс – за высшую форму демократии... Власть находится в плену у собственной лжи, поэтому и прибегает к фальши. Фальсифицирует прошлое. Фальсифицирует настоящее и фальсифицирует будущее. Подтасовывает статистические данные. Делает вид, будто бы у неё нет всесильного и способного на всё полицейского аппарата. Притворяется, что уважает права человека. Притворяется, что ни в чём не притворяется».
Теперь можно сказать, что у нас не хватает организованности и воли, чтобы противостоять власти. Наша главная беда в том, что мы совершенно не верим в «силу бессильных», мы уверены - от нас ничего не зависит, и мы не в состоянии ничего сделать, что всё решается без нас и далеко от нас (старший брат был далеко в Москве, теперь находится ещё дальше, в Вашингтоне), мы можем только вспыхивать, возбуждаться, наполняться негодованием, чтобы столь же быстро гаснуть, впадать в апатию и равнодушие (время от времени подобное и происходит с Карабахским конфликтом).
Мы, с одной стороны, должны научиться объединяться в т.н. референтные группы. Иначе говоря, научиться к независимости самоопределения и самоорганизации, т.е. к реализации собственной свободы. Конечно, у нас есть множество НПО, и я не стал бы недооценивать их значение в нашем гражданском обществе. Но, признаемся, они, в значительной степени, зависимы от грантов и, нередко, существуют только номинально. Добавлю, и социальные сети, о которых писал в предыдущей статьей. Хотя они и не стали пока реальной общественной силой, её количественный рост с одной стороны, независимость самоопределения и самоорганизации с другой, позволяют надеяться, что это вопрос времени.
С другой стороны, мы должны освободиться от пропагандистского зомбирования (как исходящего от власти, бряцающей суммами военного бюджета, так и исходящего от радикальных националистов) и научиться вдумчиво, обязательно с доверием к мнению элиты, обсуждать Карабахскую проблему. Только тогда, когда мы выясним, что мы в действительности хотим, насколько способны отстаивать собственные позиции, что можем предложить противнику (дефиниция «враг» только возбуждает и тем самым обманывает), насколько хватит терпения и последовательности в разъяснении разумности нашей позиции (разумность должна заключаться не в предъявления ультиматума, а в понимании того, что существуют взаимные и региональные интересы, поскольку мир давно не состоит из изолированных стран), мы будем способны принять ответственное решение по Карабаху.
Так вот, резюмируя всё вышесказанное, зададим вопрос, если мы преодолеем «синдром бессильности», если научимся объединяться в т.н. референтные группы, если научимся публично обсуждать наиболее важные стратегические задачи, мы станем сильнее или слабее? И если согласится, что станем сильнее, разве это непосредственно не зависит от нашей способности построить демократическое общество?
Оставляю читателям самим ответить на вопрос «почему демократия наиболее надёжный способ разрешения конфликтов?». В том числе, конфликтов сепаратистских.
P.S. В заключении, об одном случае, который произошёл с моим другом в Бакинском метрополитене. Он входил на станцию с банной сумкой, на входе полицейский остановил его, услышал сигнал своего «металломскателя» и предложил проверить содержимое сумки. Друг согласился, только с условием, что полицейский пригласит двух понятых и только тогда проверит содержимое сумки. При этом, добавил, что если в сумке не окажется ничего металлического, он оставляет за собой право, пожаловаться в вышестоящие органы.
Полицейский явно растерялся, стушевался, и со словами «xətalı adama oxşayırsan» (ты похож на опасного человека), не проверив содержимое сумки, пропустил его на станцию.
Невольно напрашивается вывод, что наши полицейские не связываются с «опасными» людьми, они их сами остерегаются. Но тогда для чего они сидят там годами? Только для нашего устрашения? Давайте же подсчитаем, во сколько обходится подобное «устрашение». У нас 23 станций метрополитена. Практически у всех станций, два входа и выхода, на каждом входе и выходе сидят по 2-3 человека, их зарплата не менее 500 манат. Итого, порядка 25-30 тысяч манат мы ежемесячно выбрасываем на ветер.
Впрочем, что такое эти 25-30 тысяч, мы выбрасываем на ветер миллионы и миллионы.
Наверно для «мифоохмурения», то ли своих, то ли чужих.
Может возникнуть вопрос, а какое это имеет отношение к демократии? Самое прямое. Как только мы мечтаем об абстрактном единстве всех, независимо от интересов каждого, мы невольно допускаем, что этим единством управляет государство в лице власти. Мы допускаем, что мы никто, а власть – всё.
Статья отражает точку зрения автора